понедельник, 19 декабря 2016 г.

Паук. (стих)

Что-то такое вот получилось....
___________________________

В самом тёмном углу, 
В моей маленькой комнате 
Поселился чёрный паук. 
Он плетет паутину судеб, 
Он не ловит назойливых мух. 
Он сплетает далёкое с близким,
Приближает высокое к низкому. 
Он сидит в тишине и плетет
Наугад,  и ему невдомек 
Расстояния, чувства и грёзы... 
Он вплетает улыбки и слёзы, 
Он решает, кому повезёт, 
Он решает,  кто завтра умрёт. 
Я сижу рядом с ним и плачу, 
В безысходности будущих лет 
Я прошу его дать мне удачи, -
Он плетет, отвечая "нет". 
И убить я его не решаюсь, 
Паутину его порвав. 
Сижу, плачу и не мешаюсь, 
Свою жизнь в его лапы отдав.


воскресенье, 30 октября 2016 г.

Просто поговорить.



***               
Так оглушительно громко
Наше с тобой молчание.
Эхом по комнатам льется
Сквозь слезы мои отчаяния.
Я бы хотела слушать
И отвечать, но вот...
Каждый в своем по уши,
Рядом не ты, а кот...
Я бы хотела теплее,
Ярче воспоминаний,
От разговоров 
Наших с тобою.
Но слышу лишь стук по клавишам
В комнате, за стеною.
Мне не понять, наверное,
Что же в нас всё-таки общего,
Чтобы хоть раз завести диалог,
Чтоб было легко, без неловких пауз,
Чтоб разговор получился хорошим.
Я глупая, странная, нервная...
Но со мной, всё же, тоже можно...
Просто поговорить.


суббота, 29 октября 2016 г.

Рассказ, не рассказ, но в будущем для описания полной картины болезни будет полезно.

«Засыпай, засыпай скорее…», - ласково, противно-слащаво говорила она. Хочет, чтобы я скорее уснула, чтобы убить меня во сне. Она ненавидит меня! Но я знаю, что даже если  закрою глаза, даже если поддамся, завтра все равно наступит. Моё завтра наступит… Пусть оно будет таким же серым и мрачным, пусть будет больно, пусть всё повторится точь-в-точь, как и сегодня, всё это будет. Как и она.
Хотелось бы мне сказать ей тоже самое, что твердит она мне, но ничего не выходит. Слова отскакивают от зеркальной поверхности мне в лицо смачными плевками. Это обидно. Я её ненавижу не меньше, чем она меня. Мы обе это знаем. И при этом, чтобы хоть как-то вписываться в рамки общества нам приходится мириться друг с другом… Не могу же я посреди улицы встать и закричать на неё! Это абсурд. Театр одного актёра… Ведь она ничего не ответит. Она каждый раз доводит меня до точки кипения, и вот я готова срываться на всех, а она довольно ухмыляется, затаившись в тени, смотрит на это жалкое зрелище.
Боже, как же я её ненавижу! Ненавижу, больше, чем всё мерзкое на этой земле!
*
«Вставай, бесполезное чучело. Уже половина седьмого утра! Ты и так никому не принесёшь пользы, так хоть, не получи удовольствия больше, чем все нормальные люди!»

Невозможно. От неё не спрячешься. И я покорно встаю, привожу себя в порядок, хотя, конечно, она находит у меня тысячу изъянов ещё, когда я расчёсываю волосы у зеркала. Смотрит, сверлит взглядом. И к этому невозможно привыкнуть. Она будет всегда смотреть, всегда будет слушать, слышать и видеть. От неё ничего не утаишь.
Я завариваю кофе на кухне. Свет все ещё режет глаза, так хочется спать, но она не позволит.

«Только зря переводишь продукты», - подмечает  она, как бы между делом.

Я просто молча сажусь за стол, перемешивая сахар в чашке с кофе.

«Не ты покупала, не для тебя это всё… Приехала, думаешь, тебе тут так рады? Сама знаешь, у них с деньгами напряжненько…»

Сволочь ты! Слеза скатилась по щеке и капнула прям в чашку. Подсластила пилюлю, называется… Знает, куда больнее уколоть. А мне и ответить нечего. Только ком этот мерзкий к горлу подступает, чувствую, как вена на виске пульсирует, да еще несколько капель слёз упали в чашку. Ненавижу её! Каждый раз так. И хочется её задеть, только ничего, ничегошеньки не получится – себе боком выйдет. И не усыпишь её вечную бдительность за уровнем счастья, не задобришь своими страданиями, раскаяниями, еще бог знает чем, - она требует большего. И каждый раз я во всём виновата, потому что «не то», «не так», «не вовремя».
*
Она везде. Преследует? Нет… Она просто всегда со мной. И не отвязаться.

«Чего ты расселась, тупица?! Смотреть на тебя противно… Иди сделай хоть что-нибудь! Помой посуду, чтобы не напрягать других! Нет, чтобы другие, не напрягались из-за тебя, вот что я имела ввиду. Приберись, чтобы… Ну, ты сама поняла! И плевать мне, что тебе плохо. Плевать на голову, не отвалится, плевать на температуру, не растаешь… Мне на тебя плевать, вместилище ничтожной душонки!»

Ладно. Ладно, и мне плевать. Мне больно, но я пойду, мне не нравится, но я сделаю… Я сделаю все, что скажет она. Лишь бы не потерять свой пассивный контроль над ситуацией, лишь бы не дать понять ей, что я могу дать отпор, хотя… Кому? Я не хочу, чтобы она взяла надо мной верх окончательно, я не хочу потерять последние крупинки разбитой себя, чтобы она взяла полную победу. И самое главное – я не хочу никому по-настоящему принести неудобств…
Я сделала всё, что она сказала, но… Снова!

«Этого мало! Ничтожно мало, чтобы компенсировать твою бесполезность! Ты лишь обуза для людей, которые по иронии судьбы, верно, любят тебя, слышишь, ты! Ты никогда не компенсируешь им того, что они тебе дали, и что в тебя вложили! Ты вечно будешь им должна, до гробовой доски, что бы ты ни сделала!»

Я больше так не могу… Включает заезженную пластинку! Будто бы я сама этого не знаю?! Зачем в сотый раз напоминать об одном и том же?! Зачем?! Зачем…
Зачем тогда я здесь? Чтобы приносить моим любимым людям страдания? Чтобы день за днём разочаровывать кого бы то ни было? Зачем? Она никогда не отвечает на этот вопрос. Она знает, что я её ненавижу, но не боится меня, потому что себя я ненавижу больше. В тысячу раз. В миллион.
Я слишком глупа – не знаю, кому верить, тем, кто не говорил мне таких слов никогда, тем, кого я люблю, просто людям, или ей, всезнающей ей? И все чаще я верю ей. Она довольна, довольна своим даром убеждения или же даром раскрывать людям глаза на очевидное – я не понимаю.
*
«…Ведь они верили, что ты вырастешь нормальным человеком, закончишь ВУЗ, найдёшь нормальную работу…»

Ну вот опять. Снова и снова – то же. А если посметь сказать ей, что я могу жить, как захочу? Если сказать, что у меня ещё не всё потеряно?

«Всё, не всё, а год потеряла, как и веру к тебе, в тебя родителей. Они просто не говорят, чтобы лишний раз не смотреть, как ты в слезах просишь прощения, а потом идёшь ныть в подушку. Им это надоело, понимаешь? Всем надоело твое нытьё! Ты вечно ноешь, что не смогла, что не сделала… А надо было делать, пока была возможность! Я бы на их месте вообще перестала относится к тебе с пониманием…. Даже со снисхождением бы – нет»
Я не права. Не права. Не права.
Простите меня. Простите меня. Простите меня. Простите меня. Простите меня. Простите меня. Простите меня. Простите меня. Простите меня…
Да, это истерика. Закрылась в ванной, зажала лицо ладонями, шепчу, повторяю, как мантру, будто бы это что-то изменит… О, если бы! Если бы эти слова моги хоть что-то изменить в лучшую сторону, я бы просила прощения у них вечность…

«Но ты же прекрасно понимаешь, что это никому никогда не поможет! Твои «простите!», как спасибо, – в карман не положишь, и раны, что ты нанесла – не залечишь, шрамы всё равно останутся! И поверь мне, даже людей мужского пола, которых ты любишь, эти шрамы не украсят! Даже если ты им в лицо будешь шептать эти свои извинения, время ты назад не отмотаешь и ошибок не исправишь!»

Она опять права. Она опять скребёт своими острыми словами-когтями по свежим, ею же нанесённым, порезам. Ты делаешь мне больно, больнее, чем есть! Ты знаешь, что я знаю, что всё это так! Зачем ты опять говоришь мне это?! Зачем?
Ах, да… Вопрос, который вечно остаётся без ответа.

«Зачем? Ты знаешь, что делать…»

Её голос опять становится мягким, как каждый раз, когда она  укладывает меня спать…
«Мы одни. Просто отпусти свои чувства на волю. Кричи!»

Я в ванной, а дома есть кто-то. Я не могу.

«Просто кричи молча…»

Ещё один будущий шрам? Плевать. Буду кричать. Осторожно. Ждать, пока боль физическая не вытеснит все мысли, не заглушит её голос. Она давно научила меня «кричать» без единого звука.
Неделя пройдёт, ранки затянутся. Я снова пообещаю кому-то не резать свою кожу, и снова сорвусь… И снова буду виновата. На этот раз, даже не по её вине.
*
Да, я их разделяю. Пускай, это всего лишь я. Просто раньше… раньше я была другой. Я нормально реагировала на неудачи, и знала, что за мелким падением обязательно ждёт взлёт. Я знала, твёрдо была уверена, что любовь – это что-то большое и вечное, что невозможно ни сломать, ни разбить. Я, как бы странно и нелепо я не выглядела, не шептала отражению с ненавистью слова оскорбления. Я верила, что у меня-то уж точно всё будет хорошо, но…
*
«Тебе давно пора уже вырасти в душе, сентиментальная дура! Ты насмотрелась на жизнь, на это всё твоё «вечное», на «хорошо»! И финал всегда был «не очень», так?! Ну! Зачем вспоминать себя, когда ты была нелепой и смешной, глупой и счастливой, прошлого не вернуть, а в настоящем ты ничего не делаешь, чтобы стать лучше. Ты не слушаешь меня…»

Я наслушалась… И буду покорно слушать дальше, чтобы не превратиться в неё, чтобы не дать ей в моей голове взять надо мной же верх… Пусть я буду такой – странной взрослой, разделённой надвое, но я буду, иначе зачем вообще быть?  Смешно. Я опять спросила «Зачем?».

«Ты знаешь ответы на вопросы, но боишься заглянуть на очередную страницу твоего сознания, чтобы увидеть и осознать, как всё было просто, и что ты в итоге наделала своей тупостью, своими страданиями! И не смей обвинять меня ни в чём! Ты знаешь, в чём дело… И если бы не ты, меня бы здесь не было»

Хотя, порой в её словах и мелькает что-то разумное, но чаще она… Она всегда права. Может быть, стоит поднять белый флаг. Стать ею, отпустить эту вечно ноющую половинку себя. Потерять меня?
Ведь я не знаю её…

«Знаешь, ведь ты – это я. Просто я то, что почему-то не срослось с твоей странной натурой, то, что требует идеала, то, что знает, как лучше… Уж лучше знать что-то, чем не знать ничего?»

Я тебя знать не хочу.

«А зря. Не стоит задевать моего самолюбия, иначе я задену тебя ещё жестче»
*
Как-то так… И этот нескончаемый внутренний диалог внутри меня. Я со многим не могу справиться, я многому не могу сопротивляться, но я же продолжаю жить… Только зачем? Нет, понятно, что есть ради  кого, но мой личный вопрос «Зачем?». Может, он так и останется без ответа… Я не знаю, почему всегда ОНА. Зачем она существует в моей голове, наводит хаос в мыслях, ранит душу и путает карты. И имя ей… Не знаю… Может быть, это я, а, может, моя болезнь. Я ничего не знаю. И как быть дальше, тоже не знаю, как не знает и Она. 


                                                                                                                                         

четверг, 20 октября 2016 г.

И немножечко творчества в студию... (как всегда "блистаю" рифмами и позитивом). Название отсутствует или же вытекает из смысла.


Однажды, обыденным вечером серым
Придёшь ты, замёрзший, домой,
Где холодом веет...
Уставший, голодный и чуточку злой.
И тебя у порога никто не встретит.

Странно. Сердце забьётся чаще.
Здесь что-то не так, не то.
Присядешь в прихожей.
Не успев разуться,
Ответишь на телефонный звонок.
С незнакомого номера,
Хотя обычно, ты не берёшь...

Что-то случилось.
Голос на проводе жесткий, немного печальный.
"Вы кем приходились той-то?"
"Приходились"? Это шутка или случайность?
"Её больше нет. Опознайте тело"
Вызов окончен.
Такое-вот дело.

Её больше нет, и она никогда не придёт.
Никогда больше в жизни не встретит,
Не приготовит кофе, к себе не прижмёт,
Слезы ни одной не прольёт.

Её больше нет.
Твой дом опустел...
Делай теперь, что хочешь:
Напейся, заплачь, ударь кулаком о стену.
Её не вернёшь.
Что это теперь?
Одиночество или свобода?
Этого ты хотел?

Она вскрыла вены.
Никто ничего не понял,
Никто ничего не успел.


четверг, 1 сентября 2016 г.

Что-то мерзкое и неприятное. Пожалуй, только для себя.

Порой  задаёшься странными вопросами… правда, странными они кажутся только, если копнуть в их суть.
Вопрос: когда остановиться? И нужно ли?
Для каждой ситуации как сам вопрос, так и ответ на него будет абсолютно индивидуален. Но пока что я задумалась над одной из миллиона возможных….
Когда в твоих руках жизнь человека, нет, весь человек просто, как… как вещь в твоём полнейшем распоряжении. Вообще, жизнь человеческого организма, человека, который не может или не хочет сопротивляться течению обстоятельств и действий с ним происходящих. Да, я не раз упоминала о том, что мысли о жестокости к представителям рода человеческого мне не чужды… Это и нанесение увечий, принесение моральных страданий, да, вплоть до летального исхода. Можно сказать, что подобного характера мысли посещают меня слишком часто, но нет, я не практик, я лишь теоретик и мечтатель. В жизни реальной никому еще намеренно я не нанесла и, надеюсь не нанесу в здравом уме, и малой толики того, о чём мечтаю порой. То ли воспитание и правосознание не позволяют, то ли вовремя просыпаются во мне остатки совести и дёргают в нужный момент «стоп-кран»?
Вот, собственно, и переходя к сути начатого о человеческой жизни… Взять ситуацию: гнев всё же вышел из-под контроля, обрушился на голову губительной волной. Есть ты, твоя буря внутри и то, третье лицо. В ход пошла физическая сила. Перед тобой человек – делай с ним всё, что хочешь, ведь он так беззащитен, его так легко сломать! Наносишь удар, выплёскивая первую порцию ненависти. Наверняка, это совсем не критично, нет ни крови, ни облегчения, только сдавленный вскрик, неудовлетворённость и твой ноющий кулак, только влепившийся в чью-то плоть с размаху. Своя рука побаливает, по коже бегают иголочки, это злит, ведь это всё из-за проклятого человека! И злит еще больше то, что он никак не отвечает на твои действия (да, именно такую ситуацию я пытаюсь описать). Одновременно хочется отомстить ему за «безразличие», и добиться реакции. Хочется плеснуть в лицо еще «желчи», ведь чувство ненависти к нему переполняет всё твоё существо, хотя, ты даже не знаешь, за что его ненавидишь, и кто он. Возможно, просто за то, что он есть?
Следующий удар, он не такой сильный, как первый, потому что ненависть и ярость, заставляют разум кричать, рвут душу, тем самым отбирая силы на внутреннюю борьбу. И кажется, что это был не удар, а так…хлопок! Это злит ещё, и ещё! И крик рвётся наружу, зацепляя с собой извне силу, позволяя ударить больнее и сильнее, ещё и ещё. Но видимый результат начинает приводить к иступляющей эйфории, и ты всё ещё кричишь, или смеёшься, бьёшь не на качество, а на количество, просто, чтобы бить… Как ребёнок, получивший порцию сладкого, и вполне этим довольный, продолжает одну за одной уплетать конфеты. Ни то, ни то не поддаётся контролю.
А ты, тем временем, вкладываешь в это безвольное тело душу, отдавая с каждым ударом частичку своего гнева, этого всепоглощающего огня!.. а он лишь лежит, корчась от боли и стонет.
Быть может, он уже слишком слаб? Или боится тебя? Или дорожит тобой?
Уже плевать на причину его бездействия. Причина его бездействия – причина твоей ненависти.
Удар за ударом, и боли в кулаках уже не ощущаешь, только жжение, что растекается по всему телу, подмывая сделать больнее. И в ход идут ноги.
И его кровь уже значительно заметна всюду: на полу, на нём, на тебе самом. Стоны эхом проносятся в твоей голове, такие правильные отзвуки ударов – это музыка. И уже не разобрать, просто ли это крики, стоны, или мольбы о пощаде, всё заглушает кровавая «музыка» и пульсация собственных вен. Но эйфория длится не долго.
Жар внезапно приливает к лицу, он раскрывает вдруг твои глаза… Ты видишь перед собой жалкое измученное тело, в крови, с выражением смертельных мук на его лице – бестолково прикрывающее поломанной рукой живот тело. И мысли в твоей голове перевоплощаются из бушующего пламени в лёд, хотя руки продолжают зудеть…
Вот теперь-то что?! Что делать дальше?
Здесь ты ни от кого не добьёшься вразумительного ответа, и уж точно не от себя. И в голове твоей разрастается невообразимый хаос, подобный смерчу, сметающему все мысли и вопросы в единую воронку-бесконечную карусель: «Что я наделал?», «Как с ним быть?», «Он умирает?», «Что со мной за это сделают?», «Его нужно добить…», «…или помочь?», «Я идиот!».
Нет, ему уже не поможешь. И твой советчик, Ярость, шепчет: «Помочь ему – предать себя».
Может, бросить всё, как есть и бежать? И бежать потом всю жизнь от наказания, совести, осуждения других…
А он! Он даже не пробовал защититься! С самого начала. Он знал… Что он знал? Он знал, что обречён. В таком случае, оставить всё вот так, всё бросить – нельзя. Нужно завершить начатое. О! он так жалок! Слишком! Слишком…
Нервный импульс не заставил себя ждать. Следующая мысль, как стрела: нужно добить. Лишить его жизни, чтобы… Чтобы что? Из милосердия и сострадания? – Бред. Из страха за себя? Да, страшно.
И всё это из ненависти. Уже из ненависти не к нему самому, а к его омерзительности в этом жалком и безвыходном положении.
Теперь страшно вам обоим. Он боится смерти. А ты… А ты стоишь у той черты, переступив которую станешь убийцей, расколешь жизнь на «до» и «после». А всё казалось так легко… Выплеснуть свою ненависть к человеку, как понятию собирательному,  на отдельном индивидууме, прокричать своё накипевшее: «Да пошёл ты!»…
Ну что, теперь, новорождённый изверг, твоя алчущая душа близка к насыщению? Ещё капельку? Последнюю, самую сладкую. До одурения сладкую.
Ты не хотел быть таким, как презираемые тобой ОНИ? Теперь ты хуже во сто крат. Ты дрожишь. Сжимаешь вспотевшие руки в кулаки. Стоишь, словно исполинская статуя, словно палач, над еще живым, еще дышащим человеком. Судорожно вдыхаешь наполненный запахом крови и пота воздух, не глядя жертве в лицо… Замахиваешься, собрав всю силу, но рука застывает в воздухе. Это так нелепо – не хватает духу! Смешно. Ты зол сам на себя. Думаешь, как бы добить с одного удара, а предательская слеза катится по раскрасневшейся щетинистой щеке. Пока ты не думаешь, что будет потом. Тебя волнует сейчас, а сейчас нужно добить его! Добить,  и дело с концом! «Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу!», - эхом в голове, бьёт по вискам, рвётся на волю. Просто нужно убить. Убить. Уничтожить.
И ты убьёшь. Обхватишь его шею руками, лишая его кислорода. Перепачкаешься кровью с его лица. Вопьёшься пальцами посильнее в его виски… Удар головой об асфальт. Ещё один. И ещё, чтобы наверняка.
Это уже не голова, это уже месиво из костей, крови и мозгов. Всё.
И на тебя накатывает безудержное отвращение, дикий, бьющий дрожью, холод изнутри, тебя выворачивает от собственной жестокости. Физически выворачивает. Ты отползаешь на несколько метров. Сидишь, в ступоре глядя на то, что ты сотворил. Этот холод сковал всё тело параличом. Закостеневшие пальцы впились в колени. Музыка больше не играет. И ты один во всём свете. Один во всём свете в кромешной тьме.
Приходит постепенно осознание в полной мере того, что ты натворил. За ним, извечный вопрос: «Что делать дальше»…

А ведь со стороны ты сам отвратителен и жалок. Убийца, весь в крови, сидящий подле своей жертвы, отупевший от злобы и ярости, опустошённый собственной ненавистью… ты больше не человек. И больше никогда не станешь им, как не станешь прежним, не важно, поймают тебя, или нет. Со своей первой жертвой ты умер сам.

вторник, 9 августа 2016 г.

Небольшая мрачная зарисовка. Без названия.

Всё должно было случиться так, так и никак иначе. И совсем скоро всё закончится. Пути назад нет.
Ты знала, что сегодня я умру. Знала, но умолчала об этом. Сознательно. Взяла и отпустила меня в туманное будущее, отмерянное шестью часами жизни, поцеловав на прощание и, как всегда, пожелав мне лёгкой дороги. Но я не виню тебя в этом, ведь предначертанным судьбой событиям противостоять никто не в силах. Даже если бы ты рассказала мне то, что видела во сне, и даже если бы я поверил, неминуемого избежать бы не удалось. Я всё равно бы очутился в назначенный час в этом самом месте, где мне и суждено расстаться с жизнью.
Наверное, я должен поблагодарить тебя за это блаженное неведение и за твоё безграничное милосердие – я попрощался с тобой легко и без гнетущего груза страха прожил малое, но всё же драгоценное время, последние часы моей жизни. И невозможно представить себе, что переживала ты всё это время. Ведь ты всё знала.
Ты проснулась сегодня ранним утром после тяжелого сна, вся в слезах, потерянная и бледная, как полотно. За годы нашей с тобой совместной жизни я точно знал, что тебе снова являлась смерть. Ты пугающе часто и точно видела в лабиринтах своего сознания финалы людских жизней… И ни одного промаха, ни разу. И я почти понимаю, как тебе тяжело нести в одиночку это бремя. И, конечно же, мне невероятно тебя жаль, ведь тебя больше некому будет обнять и утешить, помочь пережить очередное потрясение. Да! Мне жаль не себя, ведь здесь уже всё решено, но тебя, ибо ты обречена жить и провожать в последний путь каждого, кто был тебе дорог.
Не знаю, жив ли я ещё, или эти мысли лишь отголоски угасающего сознания, но больше всего хотел бы сейчас хоть на минуту овладеть своим бездвижным телом, чтобы в последний раз набрать на мобильнике твой номер, сказать, что люблю тебя, несмотря ни на что, и попросить, чтобы ты не винила себя в моей смерти, ведь ты провидица, а не палач, и не проклятье. Но я не вижу ничего, кроме мелькающих зыбких воспоминаний из моей жизни, так неумело подводящих итоговую черту… Неярких, полупрозрачных, таких невесомых. В них ты, мои родители, первый лучший друг, начальник с предыдущей работы и многое, многое другое – всё, что окружало меня на протяжении 35 лет от рождения. И это не калейдоскоп последовательных событий, а лишь хаотично разбросанные кусочки паззла. Вот так проносится жизнь перед глазами.
***
Звонок раздался в пять вечера. Ровно так, как это было во сне. Я знала, что мне сообщат о твоей смерти. Не хотелось отвечать, не хотелось слышать этих слов, но я потеряла тебя ещё ночью…
Ещё не сказал по ту сторону чужой и холодный голос роковых слов, как крик отчаяния сорвался с моих губ. Это выше моих  сил!
«… Ваш муж был найден убитым», - голос в трубке пронзал раскалёнными иглами каждый мой нерв, я не знаю, как дальше жить. Его расстреляли на парковке возле офиса, где он работал. И это был ни конкурент по бизнесу, ни иной недоброжелатель, нет… Это был простой сумасшедший, которому под руку попался мой единственный родной и любимый человек, оставшийся в этой жизни. Но теперь уже нет. Всё кончено.
О, как я не хотела, чтобы видение было правдой, чтобы раздался этот несчастный звонок, чтобы всё завершилось именно так! Но ни разу ещё не было иначе. Мне кажется, что если бы все мои дорогие, и ныне покойные, не знали бы меня, не видели никогда, не встречали, то, возможно, были бы живы и счастливы. Я всё бы отдала, всё-всё на свете, чтобы подарить им жизнь, ведь они заслужили…
Мой любимый, он был последним близким мне человеком, кто оставался ещё жив, но теперь… Я положу этому конец. И никогда больше, клянусь, никогда не посмею допустить хоть малейшей возможности того, чтобы кто-то стал мне близок и дорог! Я больше не хочу видеть частички своего счастья в гробах. Уж лучше бы я умерла. Все девять раз, за каждого из них, прожив каждую долю секунды в мучениях во сто крат превосходящих те, что им пришлось пережить, лишь бы они были живы! Но всё наоборот. И я ненавижу себя за это.
Я не смогла ни разу предотвратить роковых событий, хотя пыталась, снова и снова… Судьба обходила меня, была на два шага впереди, куда бы я ни кидалась в отчаянных попытках уберечь их жизни. А в этот последний раз я опустила руки. Просто попрощалась с ним, как обычно, как каждый день на протяжении пяти лет. Я не прощу себе этого, нет. Я просто его отпустила. Отпустила единственную соломинку, что позволяла мне держаться за жизнь. Теперь же все связи обрушены. Смысла жить больше нет.
Тогда зачем же продолжать бессмысленное?
Но нет, не сейчас. Я похороню его, и лишь после уйду сама. Надеюсь, сегодня я увижу во сне свою смерть. Надеюсь, мне будет больнее, чем ему.
*
Этой ночью, с двадцать шестого на двадцать седьмое мая, уснувшая лишь под утро, несчастная вновь видела смерть во сне. Но, увы, не свою.
Ей виделось всё со стороны: она сама, её квартира, не в запустении и беспорядке, а ухоженная и свежая, накрытый к завтраку стол, шаги за дверью в комнату, мальчишка лет двенадцати, худенький, светловолосый, так похожий на её ушедшего мужа…
Она собрала ребёнка в школу, самого любимого и желанного, своего сына. Поцеловала в обе щёчки и носик, ещё по-детски курносый, покрытый маленькими аккуратными веснушками, мальчишка обнял её, так тепло и так нежно, и тут же сорвался, как с ветки осенний листок под порывом ветра, исчез в дверях, крикнув, что любит её, маму. Убежал, чтобы больше не вернуться.
Словно в тумане мальчик шёл по улицам прочь, навстречу своей судьбе… На перекрёстке около школы его насмерть сбила машина.
И дальше пустота. Она не плакала, проснувшись, у неё  больше никого не осталось. Некого больше любить, а, значит, не по кому больше скорбеть. Сознание, должно быть, сыграло с ней злую шутку, подливая масла в бушующий, всеразрушающий огонь в её сердце. Но это можно пережить. Совсем чуть-чуть, и всё закончится. Ещё трое суток…
***
Ещё трое суток пройдут в ожидании смерти, в ожидании избавления от невыносимой тяготы скорби и мучений одной несчастной души, но жизнь её не отпустит. Ни через три дня, ни через три года…

А через месяц после похорон она узнает, что уже треть срока она носит под сердцем плод. Тогда отзовётся в памяти больным уколом тот странный сон, что был воспринят ею, как злая шутка разума.

вторник, 12 июля 2016 г.

Снова небольшой рассказ. На художественную ценность не претендует.

   У моего городка нет названия, только лишь номер – 140. Да и улица, на которой стоит наш ветхий дом, как и прочие улицы городка, имеет лишь порядковый номер, вместо обычного названия, даже самого примитивного. Это лишь серая улочка под номером 88 – замыкающая, кольцевая, опоясывающая весь город по периметру, мало застроенная, пустынная, серая.
   Наша развалюха-пятиэтажка в три подъезда стоит на отшибе, почти у самой восточной границы городка, до неё всего пару километров через лес напрямик. До следующего дома рукой подать, его хорошо видно, так как дорога к нему лежит через пустырь, но вот только беда в том, что там никто не живёт. Дом номер 39 признали аварийным ещё пять лет назад, жильцов переселили в новые квартиры на противоположном конце города, двери и окна дома заколотили досками – на этом всё и закончилось. Наш дом, сороковой, тоже хотели признать аварийным, но пока нет мест, чтобы переселить людей, деньги на строительство нового жилья в городе кончились, две стройки на соседней улице были заморожены. Так мы и остались в нашем сороковом, одиноком и сером, где вокруг лишь маленький гаражный комплекс и обнесённая высоким забором заброшенная обувная фабрика. И потом, нужно сказать, не все 45 квартир в доме обитаемы… Весь пятый этаж выгорел ещё 10 лет тому назад, коммунальщики лишь залатали дырки в крыше и установили железные двери на подходе к пятому этажу во всех трёх подъездах. В части оставшихся квартир доживали свои дни пенсионеры, и, само собой, они периодически умирали, оставляя после себя никому не нужную недвижимость в аварийном, де-факто, доме на окраине города, куда по доброй воле никто бы не переехал.
*
   Сегодня я проснулся от грохота на кухне. Настенные часы показывали половину седьмого, было утро понедельника, шёл дождь. На работу было не нужно, спешить вообще этим утром было некуда, но шум не стихал, поэтому мне всё же пришлось выбраться из постели и пройти на кухню. Там около плиты у большой кастрюли хлопотала моя мама, помешивая варево, и одновременно на столике рядом резала морковь. Увидев меня, она грустно улыбнулась и кивнула в сторону стола, где стояли накрытые полиэтиленовым мешочком бутерброды. Я поблагодарил её и прошёл за стол, всё ещё не понимая, что это нашло на мать, что она рано утром вдруг принялась готовить нечто, да еще и в таких масштабах, ведь жили мы с ней вдвоём, а стряпни, судя по всему, здесь хватит человек на десть, если не больше.
- Ма, что это ты затеяла с утра пораньше? – спросил я, попутно заваривая себе растворимый кофе.
   Она повернулась в мою сторону, посмотрела как-то растеряно, а потом ответила:
- У тёти Зои дочка умерла, Любаша, сегодня хоронят, а  я на помин готовлю…
   В памяти тут же всплыли лица старенькой соседки Зои Сергеевны и её дочери, Любы, молодой и красивой девушки, с которой я ещё неделю назад сидел и болтал ни о чём на крыше одного из гаражей. Перед глазами тут же всё поплыло, по всему телу разлилась свинцовая тяжесть и холод, я отказывался верить в то, что Любаши больше нет.
   Последнюю эту неделю жильцы дома обсуждали какое-то происшествие, о котором как я ни пытался  спросить, никто мне не хотел отвечать, отмахивались и испуганно повторяли: «ну как же ты не знаешь?!». Ещё тётя Зоя ходила сама не своя, печальная, глядела вокруг беспомощным и напуганным взглядом и всё вздыхала протяжно, почти со стоном. Мама была на даче, поэтому спросить мне, что же всё-таки произошло, было не у кого, так как с соседями я не ладил. Только с Любашей дружил, но всё никак не мог застать её во дворе, а тётя Зоя…        Она ни с кем всю эту неделю не разговаривала, да и появлялась редко.
   Я уехал за мамой на дачу позавчера, домой мы вернулись только вчера вечером, привезя с собой корзины с урожаем. А вот уже сегодня свежая морковка пойдёт в суп, которым будем поминать Любу…
- Ма, что с ней случилось? – всё ещё пытаясь уложить в голове эту страшную новость, выдавил из себя я.
   Мама молчала. Мешала суп и молчала, и больше ничего.
*
   К десяти утра мы приехали на кладбище, которое было так же не столь далеко от дома. На похороны пришли, не считая нас с мамой и тёти Зои, ещё семеро человек, шесть из которых были нашими соседями, а седьмой – неизвестный мужчина, который всё время держался в стороне и очень громко рыдал, когда гроб начали закапывать. Отпевания не было, что показалось мне странным, ведь Люба каждое воскресенье ездила в центр города на службу, да и в квартире у них был красный уголок с иконами и лампадкой.
   После похорон все разместились в моей «Газели» , и я отвёз людей к нам домой. Мама накрыла стол в зале, тётя Зоя принесла из своей квартиры водку и носовые платочки, чтобы раздать их на память о дочери. Собравшиеся молчали, лишь изредка нарушая тишину звяканьем ложек о тарелки и всхлипыванием. Незнакомец разлил водку по стопкам каждому за столом, после вернулся на своё место, молча поднялся и залпом выпил всю стопку. Остальные последовали его примеру. Молча. Не чокаясь.
   В половину третьего я проводил последних соседей по квартирам, так как они успели порядочно напиться, и вернулся домой. В зале за опустевшим столом сидели друг напротив друга тётя Зоя и тот мужчина, они тихо разговаривали, так, что слов было не разобрать, глядели друг другу в глаза и плакали оба. Мама мыла посуду. Мне было некуда себя деть. На душе было невыносимо тяжело, голову кружила водка. В кармане правой рукой я сжимал новенький сиреневый носовой платок, пытаясь вслушиваться в еле слышимый разговор, но практически тщетно. Я смог узнать только то, что мужчина этот был отцом Любы, и что он очень сожалеет, что не видел дочь в последние годы. Вдруг тётя Зоя оглянулась ко входу в комнату и, увидев меня, позвала подойти к ней.
- Сашенька… - дрожащим голосом произнесла она моё имя, и слёзы хлынули из её глаз ещё больше.
   Я подошёл к ней и обнял её. Зоя Сергеевна вся дрожала. Моя рубашка мгновенно впитала слёзы с её щеки, которой она прижалась к моему плечу. Я погладил женщину по седой голове, пытаясь выразить своё искреннее сочувствие, хотя понимал, что горе матери, потерявшей единственного ребёнка, ничем не унять. Отец Любы с надеждой посмотрел на меня, и в его взгляде я отчётливо прочитал вопрос, но вот что ему было нужно?
- Зоя Сергеевна, - обратился я к женщине, - тётя Зоя, примите мои соболезнования ещё раз. Я очень расстроен тем, что…
- Спасибо, Сашуля, - не дав окончить фразу, оборвала меня шёпотом тётя Зоя.
   Затем она резко отпрянула от меня и вернулась обратно на своё место за столом напротив мужчины. Я присел рядом. Повисло напряжённое молчание. Мне очень хотелось спросить, что же произошло с Любой, но я прекрасно понимал, что любой вопрос сейчас может только причинить лишнюю боль родителям. Внезапно отец Любы обратился ко мне:
- Саша, ты хорошо знал Любушку?
- Да… Мы со школы дружили… - ответил я.
- Да не лезь ты к мальчишке, Толя… Он не знает ничего, - тихо, но как-то злобно, фыркнула на мужчину Зоя Сергеевна.
- Так а кто тогда знает, Зой? – ответил он.
- Одному Дьяволу известно, за что мне такое горе! – надрывно выпалила женщина и зарыдала, закрывая лицо руками.
    На плач пришла мама и рассерженно посмотрела на Толю.
- Чего ты опять лезешь, окаянный?!
- Иди мой тарелки, Ольга! Не лезь не в своё дело! – прикрикнул мужчина на маму.
   Это задело меня, и я поднялся рывком со своего стула, но, не успев открыть рта, чтобы возразить на сказанное им, увидел, как тот схватился за сердце, и глаза его словно бы остекленели, запечатлев на доли секунды в себе неподдельный ужас, после чего мужчина свалился на пол. Женщины подбежали к нему, начали хлопать по щекам, трясти… Мама позвонила в скорую помощь.
*
   Отца Любы увезли в районную больницу с сердечным приступом, когда врачи привели его в чувства, Толя не мог вымолвить ни слова, только повторял изредка: «Люба, Любушка, что ж ты наделала?»
*
   Вечером мама ушла к Зое Сергеевне, потому что боялась оставлять её одну. В квартире я находиться не мог, поэтому решил пойти «на гаражи» - так мы, малочисленная молодёжь сорокового, называли крыши пустых ничейных боксов в комплексе, куда постоянно залезали, кто побегать, кто поговорить, кто просто побыть в одиночестве.
   К ночи детей здесь обычно не бывало, я уселся на край, свесив вниз ноги, посмотрел в небо, затянутое тяжёлыми серыми тучами. В последний раз я виделся и говорил с Любашей именно на этом месте… Она рассказывала мне, что хочет в этом году перебраться в районный центр – город под номером 142. Конечно, там было больше возможностей, чем у нас, да и населения не 7 тысяч, а 30. Не успела.
- Люба… Что же произошло?.. – я смотрел вперёд себя, но не видел ничего.
   Это больно и тяжело – хоронить близкого друга, человечка, которого знал с самого детства и доверял ему свои мысли и секреты. В лицо подул прохладный ветерок, высушивая дорожки от слёз на моём лице. Всё равно. Здесь никто меня не видит.
   Не знаю, сколько я сидел на этой крыше… может быть, минут 15, а, может – часа два. Я очнулся от поглотивших меня мыслей, когда в гараже, на крыше которого я сидел, и который был совершенно точно ничьим, вдруг что-то брякнуло. Я прислушался внимательнее – сложилось ощущение, что внутри кто-то есть. Мне захотелось заглянуть внутрь.
   Спрыгнув вниз, я наклонился к замку на железных дверях – он был самый обычный и открывался на раз-два. Через полминуты я был уже внутри, но, к сожалению, или к счастью ли, там никого и ничего не было. Ничего. И нечему было брякать и шуметь. Простой бетонный бокс. Я уже собрался выходить, как краем глаза заметил, что в углу что-то шевельнулось. Резко развернувшись на месте, я не поверил своим глазам – передо мной в правом дальнем и совершенно тёмном углу стояла Люба в своём белом летнем платье, в котором сегодня же её на моих глазах похоронили. У меня снова закружилась голова и сердце забилось с удвоенной силой. Мозг, только недавно принявший и осознавший потерю, упорно не хотел верить тому, о чём сигнализировали ему глаза. На ум шли мысли о том, что, вероятно, я сплю, или перебрал с водкой, или…или…
- Саша, - позвала меня Люба, - подойди ко мне, пожалуйста.
   Её голос звучал будто бы во сне, эхом проносясь по моему сознанию. Я не мог сопротивляться просьбе, хотя, не верил в то, что вижу. Я сделал три шага вперёд, уже мог дотянуться до неё рукой.
- Стой, ближе не нужно, -потребовала она, и я замер, как вкопанный.
   Даже рука, что, было, потянулась к Любе, теперь не слушалась и безвольно висела вдоль туловища. Сердце сковывал леденящий страх, и параллельно в нём разливалась тоска.
- Не бойся так, - произнесла она. – Я не сделаю тебе ничего, Сашенька.
   После её слов стало лишь холоднее, и по спине побежали мурашки. Я долго молчал и глядел на неё, не в силах ни пошевелиться, ни сказать что-либо. Люба плакала, сложив руки у сердца.
- Мы не успели попрощаться, Саша, - голос её прозвучал теплее.
- Ты… здесь? – с трудом удалось вымолвить мне.
- Я позвала тебя, чтобы попросить тебя кое о чём, мой дорогой дружочек…
   Даже при жизни я не видел Любашу такой печальной. Мне было ужасно страшно и нестерпимо жаль её.
- Что? Что я могу сделать? – мой голос оказался охрипшим, но постепенно ко мне возвращалась воля.
- Ты знаешь, что со мной произошло? – спросила она.
- Н-нет… Все молчат, не говорят мне. Даже не говорят, как ты ушла… - я попытался отвести взгляд, но не смог.
   Люба сделала шаг ко мне и протянула руки, касаясь ледяными призрачными пальчиками моей головы.
*
   Очнулся я в машине скорой помощи, под капельницей. Рядом сидели мама и медсестра. Я отчётливо помнил все события, произошедшие со мной в гараже, не понимаю только почему и как я умудрился потерять сознание, и кто меня обнаружил в столь поздний час…
   Я всё сильней начинал испытывать эмоции, что захлёстывали меня от того, что показала мне Люба.
   В приёмный покой я прошёл самостоятельно, там я подписал какие-то бумажки,  еле дождался, пока прокапает капельница, и помчался домой. Оказалось, что времени было уже три часа ночи, и а  мама искала меня весь вечер. Нашёл меня наш сосед, которого насторожили открытые двери в одном из дальних гаражей.
   Придя домой, мама отправилась спать, я же сидел в зале на диване, так как было не до сна,  и вспоминал то, что было после того, как Люба прикоснулась ко мне…
*
   Я видел окончание того вечера, когда мы в последний раз виделись с Любой. Видел, как проводил её до подъезда, а дальше, уже её глазами, видел последние дни её жизни.
Той же ночью Люба всё плакала, хотя до этого была, как обычно, весела и полна оптимизма. Я узнал, что она ждала ребёнка, и что тётя Зоя обо всём знала…
   Люба сидела на кухне и пила чай, когда мать вошла и без предупреждения хлестнула её кожаным ремнём по лицу, назвав дрянью, продажной девкой и прочими неприятными словами. Любе стало ещё хуже, её слёзы переросли в истерику. Она прорыдала всю ночь.
   На следующий день тёти Зои не было дома. Люба показала мне лишь воспоминания, когда примерно в полдень в её дверь позвонил мужчина. Она знала, кто это и впустила его в дом. Признаться, наружность у него была абсолютно неприятная, преступная какая-то, вызывающая отвращение. Он подошёл к девушке, схватил её за горло, прижав к стене, и прорычал на ухо, что в следующий раз придёт и задушит её, если та не сделает аборт и вообще, если хоть ещё кто-нибудь узнает о том, что три месяца назад он её изнасиловал в том гараже… Он следил за ней уже долгое время, Люба боялась этого урода больше, чем самой смерти. Мужчина отпустил её, когда она начала задыхаться. Но в тот же момент толкнул её на пол и принялся со всей дури бить её по лицу, спине, ногам… Люба лишь закрывала ручками свой живот, мысленно моля бога, чтобы ребёнок не пострадал.
   Я никогда не видел такой отчаянной доброты и самопожертвования, или… не знаю, как это назвать. В тот момент, когда я видел весь этот кошмар, мне безумно хотелось схватить мерзавца и просто убить за то, что он сделал, но я был всего лишь призраком в памяти Любы.
Когда насильник ушёл, Люба так и осталась лежать в прихожей, истекая кровью и положив руки на живот. Она говорила ребёнку, что всё будет хорошо, хотя именно в тот момент, мне показалось, произошло то самое необратимое изменение в её сознании.
  Вечером Зоя Сергеевна вернулась с работы и обнаружила дочь в прихожей. Она с ненавистью посмотрела ей в глаза, затем плюнула на пол рядом с ней и, перешагнув через лужицы крови, заперлась в своей комнате, даже не попытавшись помочь девушке.
   Следующим утром Люба проснулась уже у себя в комнате, всё её прекрасное личико было в лиловых синяках, ссадинах и кровоподтёках. Ей с трудом давался каждый шаг, но она смогла дойти до ванны, затем в кухню. Зоя Сергеевна пила кофе перед работой.
- Мама, почему ты ничего не сделала? – спросила Люба, утирая слезинки.
- Ты опозорила меня на весь город. Я тебя ненавижу, - бесстрастно и холодно процедила женщина.
- Но я же не виновата!
- Нет, это как раз-таки ты виновата. И ты, именно ты носишь в себе семя этого выродка. Шлюха! Я настаиваю, чтобы ты уничтожила ЭТО, иначе я сама вырву твои внутренности вместе с этой заразой!
   Зоя встала и влепила дочери пощёчину по свежим гематомам, а затем выплеснула остатки горячего кофе ей в лицо.
   Весь день Люба просидела дома, проклиная себя за то, что мать от неё отвернулась. Но ни разу, ни разу она не сказала ничего плохого плоду внутри себя. Она ни за что бы не убила его, даже если бы была в состоянии выйти из дому.
   Вечером тётя Зоя вернулась домой не одна. С ней пришёл тот самый «выродок», который обесчестил её дочь. Женщина, мать… Зоя Сергеевна приказала насильнику держать Любу, пока она сама, взяв в руки железный прут, наносила удары в область живота бедной Любушке.
   Я ненавидел их всех. Я просто представить не мог, что живу в одном городе, в одном, чёрт возьми, доме с такой отвратительной женщиной! И самое ужасное, что я всё ещё ничего не мог сделать. Не мог защитить мою несчастную подругу…
   Под утро Люба смогла встать на ноги, вся в крови, чувствующая как разрывается от боли каждая клеточка её тела. Она прошла в кладовку, тихо, чтобы не разбудить мать, взяла верёвку, табурет, затем зашла на кухню и там, скрутив петлю и закрепив веревку на старых крюках для подвесных ламп, повесилась.
   Так закончилась недолгая жизнь несчастной девушки, не успев толком начаться, войти в полное русло…
*
   Мне хотелось отмстить за Любушку, проучить её мать, найти того урода, что сделал ей плохо, убить его… Но я не мог. Точнее – мог, но обещал этого не делать. Любе обещал.
   Я сидел, ослепленный яростью, и гнев, что так хотелось обрушить на всех, кто был виновен в её смерти, выплёскивался из меня слезами и криком. Я сходил с ума от отчаяния, но нарушать обещание, данное Любе, я не посмел бы. Сходил с ума и восхищался ею, ведь всё, что она попросила у меня -  не месть, не что-то иное… она попросила заказать в церкви  молебен за упокой души убиенного младенца, да простить её мать и не искать насильника, сказала, что пусть всё это будет лишь на их совести.
*
   Я долго не мог отойти от того, что узнал и после: оказалось, что тётя Зоя, строя из себя великую мученицу, говорила всем, что Люба была наркоманкой и проституткой, и что, она, бедная мать, изо всех сил старалась вытащить девочку со дна, но не смогла, не уберегла… И все верили ей, её слезам. Даже моя мама.
   Отец Любы, как стало мне известно, не смог оправиться после удара и, пережив повторный, спустя неделю после похорон, умер.
Ещё я пару раз видел, как входил Любин мучитель, держа под руку тётю Зою, в третий подъезд и выходил оттуда за полночь. Я тихо ненавидел их обоих, но всякий раз приходилось, закусив губу, терпеть, подавлять порывы моего гнева. И я не пытался узнать, зачем же он наведывается в 36-ю квартиру, иначе точно не сдержался бы…
   Я съездил в храм, куда обычно ходила Люба, и сделал то, что она просила, да поставил две свечи за упокой – ей и её ребёночку.

   Знаю, что самоубийц не отпевают, поэтому теперь по воскресеньям хожу в церковь и читаю молитвы за Любушкину душу, ведь её самоубийство – единственный грех, что она совершила за все свои недолгие 19 лет. И будь я на месте того, кто там на небесах решает, чья душа попадет в рай, а чья будет мучиться в аду, то я бы несомненно простил её… Но не мне решать чужие судьбы, поэтому я всего лишь молюсь, ставлю свечи и живу, храня память о той самой Любушке.

воскресенье, 22 мая 2016 г.

Убегай, не возвращайся.

Рассказ. Года, эдак, 2012-го.... Написанный по мотивам ночного кошмара.
_______________________________________________________________

Примечание: события происходят в небольшой стране, разделенной на регионы. Территория страны богата лесами, населена неравномерно, многие местности находятся в запустении, покинутые людьми, но все же безмолвно хранящие одинокие руины былой жизни. Регионы не имеют красивых названий, вроде американских штатов, а называются лишь цифрами и иногда буквами. В одном из таких регионов, собственно и началась вся история - регион 12-А.
* * *

Прошлое. Воспоминания.

В регионе 12-А стали таинственным образом пропадать дети в возрасте от 7 до 12 лет. Местные газеты и единственный региональный телеканал не умолкали по поводу того, что в данной местности орудует маньяк. Взбудораженные родители и учителя постоянно оберегали своих чад от ужасной напасти, но он действовал несмотря ни на что, он просто забирал детей с улиц, вел какой-то странный, не поддающийся логике отбор. Одной из пропавших оказалась Лина, девочка из обычной семьи, маленькая скромная девчоночка. 
* * *

Маленькая Лина очнулась в трясущемся прицепе грузовика среди таких же похищенных детишек, как она. То, как её похитили, как затащили сюда, она не помнила. Все были напуганы, и абсолютно никто не знал, ни что происходит, ни куда они направляются. Всего детишек набралось 13 штук. Ехали долго, прицеп был тесен и неудобен, многие плакали. В её памяти до сих пор застыл тот неподдельный ужас, отражавшийся тогда в круглых напуганных детских глазенках.

Когда они прибыли, наконец, в свою тюрьму, в его мрачную жуткую крепость, он показал свое лицо. Высокий, в потрепанном сером плаще и кожаных перчатках, с суровым взглядом уставших серых глаз, с пробивающейся сединой, но до умопомрачения крепкий физически, невероятно сильный и постоянно напряженный. Он открыл решетку, закрывающую прицеп и по одному стал вытаскивать детей в белых, словно больничных, рубахах, босых, на голую холодную землю. Был конец лета, очень холодный август. Листья уже успели пожелтеть.

От его тяжелого взгляда, иногда сбивающегося дыхания, да просто от него самого все дети без исключения прибывали в каком-то оцепенении - никто даже не подумал тогда бежать.
Да и куда бежать? Кругом лес, даже не ясно, к какому округу он принадлежал; дороги, по которой приехали, естественно никто не запомнил. Перед маленькой кучкой детей был лишь этот маньяк и старая заброшенная, частично разрушенная и уже отдавшая некоторые свои стены дикому плющу, больница. ( В начале двадцатого века она служила туберкулезным диспансером для детей и подростков, но после войны была заброшена).

Маньяк сковал руки детей неким подобием наручников так, что рука одного была связана с рукой следующего, образуя тем самым одну цепь. Он взял первого в цепи за руку (маленького кудрявого парнишку с большими голубыми глазками, полными слез) и повел в здание. Вся цепь безмолвно двигалась за ним. Уже в здании часть детей, девочек, он завел в подвальные помещения, где запер их на ключ в жутком старом морге, а мальчишек он поместил в какой-то другой комнате на другом конце здания. Через несколько часов он вернулся к пленницам, принеся с собой одеяла и несколько бутылок с водой.
Он пытался объяснить, зачем все они здесь, но почти никто его не понял. Он не был педофилом, он не имел прямого желания убить этих детей, но хотел сделать из них нечто большее, чем просто людей, хотел научить их быть не просто сильными, но перешагнуть границы человеческой природы и прийти к какому-то его собственному идеалу, а стимулам к этим свершениям должна была стать отобранная у детей свобода. Они стали объектами его наблюдений, его экспериментом, если можно так сказать. Почему именно дети? Я думаю, что только потому, что мысли их и души еще не омрачены повседневными человеческими проблемами, и они, единственные не разочаровавшиеся в жизни по-настоящему, любят её; они - идеальный материал для исканий этого странного служителя своей идее, мечте.
* * *
Он был строг, неразговорчив, но все же проявлял своеобразную заботу, но лишь о тех, кто боролся. Шли дни. Дни в страхе, дни, полные слез и детского горя. 
Спустя пару недель первый побег - неудача.
Кто-то из мальчишек заболел. Учитывая место, где находилась так называемая тюрьма, было рискованно оставлять заболевшего рядом с остальными. Первый пациент в изоляторе. Постоянный стресс и отсутствие нормального питания, а так же лечения сделали свое дело. Спустя месяц второй побег - заболевший мальчик, тот самый, с милыми кудряшками, сбежал от своих сокамерников на небеса, возможно, так было даже лучше, ибо тогда еще никто не знал, какой ценой дастся последним четырем в конце их финальный побег.
Маньяк вывел в тот день рано утром всех своих пленников попрощаться с умершим ( это было спустя полтора месяца после прибытия). Тогда они увидели друг друга вновь. Похудевшие, бледные. Это было жестоко заставить и без того страдающих детей смотреть на то, как одного из них же, ехавшего с ними же в том прицепе, теперь навечно закапывают в сырую землю.
Когда он наполнил яму доверху, то установил в изголовье самодельный деревянный крест, где было грубо выцарапана цифра один. "Это был первый, кому удалось сбежать от меня, пускай и таким способом" - пояснил маньяк.
В то же время два мальчугана, сговорившись, рванули прочь по ухабистой дороге, сверкая босыми пятками. Он не бросился вдогонку им, лишь усмехнулся и повел оставшийся десяток обратно в их отнюдь не детские комнаты.
* * *
Тогда многие из детей заметили, что еще двое из мальчишек как-то нездорово выглядят, покашливают... Той же ночью среди тьмы и застывшего ужаса больницы вновь по её стенам потекли жалобные стоны больных детей. Практически все мальчики, размещенные по неосмотрительности маньяка в палатах основного диспансера, оказались заражены. Никто и подумать не мог, что зараза, притаившись, ждала все эти долгие годы молчания, поджидая новых жертв. Только двое, остававшиеся по-прежнему без симптомов, были переведены из общей камеры смерти вниз, в морг.

Минус четыре «экземпляра» практически за пару недель. Все мальчишки, на которых Он возлагал основные свои надежды, скончались в ужасных муках отвратительной болезни. Маньяк был вне себя от ярости. Он несколько ночей подряд громко на всю больницу то рыдал, то сыпал проклятьями, то что-то швырял о стены. Страшно было всем. 

Неизвестно, что он сделал с теми четырьмя умершими, но больше публичных похорон не было. Всякий раз, как он заходил в морг, принести немного еды или воды, в его глазах читалась непомерная ненависть, словно бы обращенная к каждому живому существу в мире, и странная, уходящая куда-то в бездну его черного сердца, скорбь, которую никак нельзя было расшифровать напуганным маленьким пленникам.
* * *

Шестеро. Оставалось всего шестеро детей. Приближалась зима. Однажды он принес шесть пар одинаковых ботинок 35-го размера и выдал дополнительные пледы. С этим он сообщил, что в последней сводке новостей 13-го региона сообщается о найденных на берегу озера телах двух замерзших мальчиков. Они не выжили. И причем он знал это, знал заранее, ведь он их даже не пытался догнать. В сердцах маленьких пленников вместе возросшим градусом ненависти к маньяку загорелось что-то еще. 

Шестеро маленьких заговорщиков. Они решились на побег. Три месяца понадобилось Ему, чтобы дождаться реальных действий. Отсчет начался вновь. Шестой побег - неудача. Двое пойманы и отстранены от остальных на пару дней. Он вернул их так быстро, потому что боялся повторения истории тех пятерых покойных.
Интересно, думал ли он хоть раз о чувствах? Нет, не о чувствах детей даже, а о чувствах родителей, у которых он отнял их маленькие сокровища!?
Седьмой побег - неудача. Восьмой - так же. Самая старшая из девочек, ей было двенадцать, вырвалась наружу, бежала долго, выбивалась из сил, падала, спотыкаясь о многочисленные выпирающие из земли корни вековых деревьев, поскальзывалась на узких, припорошенных снегом, тропинках, сдирала кожу в кровь на розовых от холода коленках, вновь поднималась и бежала, бежала... Когда она рухнула без сил под корявым дубом без сил, Он нашел её. Взял на руки и унес обратно. Несколько километров, кровь, надежда - все впустую. 
Девятый побег, дебют Лины, закончился так же неудачей, причем добежала она ровно до того же самого дуба, что и та, другая девочка. Словно около него проходила какая-то невидимая ограда, не пускающая идти дальше. Последним, что видела Лина, перед тем, как Он вырубил ее, огрев чем-то тяжелым по голове, это дуб, корни которого выступали из земли настолько, что под ними можно было спрятаться даже взрослому человеку, и какое-то низкое каменное строение чуть поодаль от дуба.

Очнулась она в постели, укрытая одеялом, с повязкой на голове. Сначала девочка не поняла, где она, ведь за все эти дни, проведенные в плену, она привыкла видеть облезшие стены морга, плитку на полу, железные каталки в углах. Это была комната маньяка. В окно светило солнце. Оно невыносимо резало отвыкшие от света глаза, кругом было нагромождение каких-то газетных вырезок, бумаг, в углу стоял маленький телевизор, принесенный чудовищем в свою нору.

Вошел Он. С кружкой горячего чая. Только увидев вновь эти ужасные серые глаза, Лина полностью пришла в себя. Она осознала в полной мере, как же ей плохо после этой выматывающей пробежки, что её всю трясет и, похоже, у неё жар. Маньяк, не проронив ни слова, протянул ей кружку. Она выпила все до капли. Как давно она не чувствовала вкуса чая. Сладкого чая. Он все смотрел на неё, пока она пила, потом ещё минут двадцать просто сидел на краю постели и сверлил девочку взглядом, затем резко встал, выхватив чашку из ослабших пальчиков, и сказал: "Ты - моя главная надежда". После он вышел, заперев комнату на ключ, и не возвращался несколько часов. Лишь ближе к ночи Он отвел её обратно в морг, пожелав скорейшего возвращения к попыткам бежать.
* * *

Лина и старшая девочка одинаково быстро оправились после этих самых неудачных попыток. Но резко ухудшившиеся условия в неотапливаемой больнице заставили хлебнуть горя всех. В ту зиму были ещё четыре попытки бежать, попробовали все. В итоге их осталось пятеро. Одна из девочек добралась до злосчастного дуба, под корнями которого пролежала около двух часов, прячась от маньяка. Этого хватило, чтобы схватить воспаление легких и быть найденной беспощадным монстром. 
Она умирала у него на руках в начале февраля, хотя Он и пытался её выходить, но в медицине Он не был силен. В свой последний день она лежала на импровизированной кровати из одеял среди морга, в бреду, в кругу самых верных друзей, плакала, так громко всхлипывала. Из-за двери доносились глухие тяжелые всхлипы. 
Он сидел вместе с ними, жалея погибающую еще одну невинную душу. Эта жалость остальных бросала в дрожь и вызывала презрительное отвращение к тому, кто так бесцеремонно отнимал у них жизни. Когда малышка издала последний выдох, вместе с её душой у оставшихся пятерых окончательно ушли оковы страха. Страха перед всем на свете - они больше не боялись ни Его, ни смерти, ни зимы, ни тьмы. Он почувствовал это и немного повеселел, поняв, что, наконец-то, он приблизился к кульминации своего эксперимента. Три девчонки и выжившие несмотря ни на что два мальчишки - избранные дети.

В последний раз пленники тщательно обдумывали свой побег, планировали несколько недель, разжигая огонь в своих душах ярче и ярче, чтобы в финале вспыхнуть настолько ярко, чтобы сжечь оковы проклятого места, чтобы ослепить чудовище и уйти, забрав у него все; спасти свои жизни и во что бы то ни стало вернуться домой, к мамам, к родным.

Климат в этой стране безликих регионов был тоже несколько безлик: тут не бывало жары, и не бывало ужасного холода, а времена года сменялись ровно по календарю, храня неизменные "около плюс пяти" на протяжении практически полугода, в общей сложности.
В начале марта, когда снег, которого изначально и не было так уж много, начал таять; пришло время побега. Бежать всем вместе было куда сложнее, чем делать одиночные вылазки, но цель оправдывала все средства. Нанеся несколько ударов маньяку по голове железной ножкой от одной из каталок, дети бросились бежать от пребывающего в шоке монстра что есть силы. Он практически сразу бросился за ними, но преимущество в несколько секунд было за детьми. Он не ожидал, что они решат удрать все сразу. Так не должно было быть, это было не по плану.
Поймав на бегу одну из девочек, он не рассчитал силы и сшиб её с ног. Бедняжка с размаху у дарилась головой о камень. потекла алая струя. Побег и погоня остановились. Бегущие не решились подойти к павшей, маньяк не мог отойти от неё. Он видел, как потухли ее сверкающие жизнью и надеждой прекрасные зеленые глаза. Это был день ее рождения. «Подарком» стала смерть. 11 лет жизни оборвались, измученная душа вырвалась из хрупкого тела. Стало холоднее.

Смахнув выкатившиеся слезы, четверо, не долго раздумывая, бросились вновь бежать. Он - за ними. Витиеватые тропы, корни, падения - все это уже проходили, неужели снова?! неужели в последний раз?! Адреналин поддавал жару, заставляя четыре сердца биться в унисон, с бешеной скоростью. Метры складываются в минуты, минуты в километры, а километры превратились в часы. Чудовище было не запутать, его силы не кончались, но силы убегающих - да. Наконец-то дуб. Старая мощная коряга! Гореть бы ей синим пламенем! Вырывается из оков девочка, за ней двое мальчишек, держащиеся за руки - бегут врассыпную. Чудовище тут же, но Он не видит с ними Лину. Значит, она ещё здесь.
* * *

Трое на свободе, а четвертая куда-то пропала… Лина спряталась под корнями дуба, так как не смогла покинуть оков этого места - кто-то должен был остаться. Она лежала, свернувшись калачиком, на холодной земле и старалась не дышать, не издавать ни звука, она так не хотела остаться один на один с монстром. Он долго ходил вокруг, его шаги, казалось, были слышны за километр, он звал её, истерично смеялся, ругался, грозился убить, но девочка свято верила в то, что на этот раз ей удастся уйти. Он не заглядывал под корни дуба, потому что боялся вновь увидеть призрак той, что замерзала в этом укрытии зимой. Но, возможно, именно скорбящая душа сестры по несчастью помогла Лине не замерзнуть тогда под корнями дуба, не уснуть и не остаться там навечно, и вывела её, наконец, на верный путь.

Спустя продолжительное время шаги маньяка удалились окончательно. Сердце Лины все ещё хотело вырваться из груди, но что-то невидимое, неведомое заставило её покинуть убежище и медленно, крадучись, пойти вперед. Девочка вспомнила, что в последний раз, когда была здесь, видела непонятную каменную постройку. Она и сейчас была на месте. Совсем близко. Малышка осторожно подошла к ней. Это были остатки сильно осевшего под землю огромного могильного камня, сделанного в виде высеченного в камне лица с раскрытым ртом. Нижняя губа уже окончательно вросла в землю, а сам камень покрылся мхом, на каменной коже были вырезаны непонятные символы, а в раскрытый рот мог поместиться при желании ребенок небольшого роста. Лина оглядела землю вокруг: отовсюду торчали подобия нынешних надгробных крестов, только все они были, почему-то перевернуты. Девочке стало жутковато, да и холод заставлял двигаться, потому она собрала все свои силы в кулак и спокойно пошла через границу, отмеченную дубом. У неё получилось. Она впервые за долгое время улыбнулась. 

И хотя надежду найти друзей она уже давно оставила, но надежда вернуться домой в ней теперь только возросла. Она, не оглядываясь назад, побежала вперед по едва заметной тропе. К закату измотанная и голодная малышка вышла на дорогу, ведущую, судя по указателям, в детский лагерь "Звезда". Обычно, даже в заброшенных лагерях, как слышала Лина когда-то, еще долгое время после закрытия жили сторожа. Так что перспектива увидеть уж если не человека, так хотя бы найти кров придали девочке сил. Буквально через полчаса она стояла у ворот своей "Звезды надежды". В домике сторожа зажегся свет. В сердце что-то тревожно екнуло. 
Лина постучала в железные ржавые ворота исцарапанной рукой. В домике за занавесками показалось какое-то движение. Девочка стояла и улыбалась в предвкушении встречи. Из домика вышел кто-то сгорбленный, в черном плаще с капюшоном, довольно-таки отталкивающий персонаж, но Лина была готова броситься к нему и обнять. Внутри засело некое тревожное чувство, но девочка не обращала на него внимания, уже почти полностью готовая принять долгожданное спасение.
Черный человек приближался и с каждым его шагом тревога росла. Лина уже не улыбалась. Он подошел вплотную к забору, злобно сопя и покашливая. На душе у девочки была уже не просто тревога, а настоящая паника, к глазам подкатывали слезы, а в горле вставал ком. Дрожащим голосом она спросила, можно ли отсюда позвонить. Сгорбленный старик моментально вырос, сбросил капюшон, нервно смеясь… И вот уже на Лину презрительно смотрел маньяк, торжествующий над, все-таки пойманной, своей последней птичкой. Он распахнул ворота и сделал ещё один шаг к ней, затем наклонился и у самого её уха прошептал: "Вот мы снова и встретились, Лина!"
Девочка не могла сдвинуться с места, ноги отказывались её слушаться. Она пронзительно закричала, маньяк отшатнулся, снисходительно улыбаясь, и, притом, жадно потирая руки. Лина приготовилась к самому худшему, приняв все разочарование сломленной веры, ускользнувшей в один миг, как вдруг...
Кто-то подбежал к ней сзади, обнял её и, поливая лицо горячими слезами, принялся её целовать. Это явно был не маньяк. "Лина, солнышко! Это ты!...",- рыдания, снова поцелуи - она не сразу узнала появившуюся не пойми откуда свою родную маму. 
Женщина оставила ребенка в покое, повернулась к чудовищу и принялась пожимать его руку, благодарить за то, что он нашел её дочь. Наивная! Она думала, что это добрый сторож, а не сумасшедший монстр. Лина подбежала к матери, вцепилась в неё и все просила лишь об одном: " Забери меня отсюда! Бежим! Скорее!" - у неё не было сил объяснять, кто это, что с ней было, просто она боялась теперь не только за себя, но и за вновь обретенного любимого и родного человека. Мама прижала её к себе сильнее, ещё раз пожала руку сторожу-маньяку и повела Лину к припаркованной рядом машине. Они просто сели и уехали. Он их отпустил.

* * *
Настоящее.

Это был обыкновенный серый день. С утра лил дождь. Преподаватель по истории опоздал на 30 минут. А вот теперь она сидит на паре математики. Что вообще придумала эта учительница-активистка? Открытый урок? Но ведь они уже не в школе… Открытая пара? 

Лине не особо нравилась эта затея с гостями, выступлениями и презентациями, но делать было нечего. К тому же, сейчас именно её очередь представлять свою работу. Выступает она довольно успешно, преподаватель и гости довольны. Закончив говорить Лина, улыбаясь, проходит на место - за свою предпоследнюю парту, где она сидит одна. Свое выступление начинает следующий ученик, а в это время на свободное место за её столом пересаживается один из гостей. 

Лина резко оборачивается к подсевшему рядом человеку, тот беззвучно посмеиваясь, подносит палец к губам, жестом призывая не задавать ему лишних вопросов. Мужчина, почти полностью седой, но лицо его не кажется таким уж старым. Он смотрит на девушку, не отрывая взгляда. Странное неприятное чувство пронзает сердце Лины, её дыхание учащается, кровь приливает к голове. Её глаза мечутся по лицу мужчины, будто бы пытаясь найти зацепку, дать нахлынувшему потоку тяжелых воспоминаний обратный ход. Это Он! Никаких сомнений.
Призрак прошлого, жестокий монстр вернулся. Он медленно приближается к лицу Лины и, издевательски растягивая гласные, шепчет: "Ты же узнала меня, моя маленькая Лина?", - вновь тихо смеется. Девушка в ужасе отстраняется от него, но маньяк хватает её за руку, больно сжимая её запястье. В голове проносятся одно за другим, словно кадры из фильма ужасов, воспоминания из детства. Он смотрит на неё все теми же холодными жестокими серыми глазами. Её сердце колотится слишком громко, в голове эхом раздаётся топот, убегающих навстречу спасению, детей. К глазам подступают слезы. 

Как долго Он и его проклятая больница снились Лине в кошмарах, тенью ходили за ней по пятам в каждом безлюдном переулке, сколько слез было пролито, а что теперь? Неужели все сначала?

Ещё только середина пары, все присутствующие увлечены рассказом преподавателя. "Нужно бежать!", - единственная мысль, застывшая в парализованном от ужаса сознании. Боль прекратилась: маньяк ослабил хватку. Резкий рывок; она, забыв сумку и вещи на парте, бросается наутек, сильно хлопая дверью. Ученики и гости возмущенно оборачиваются в ту же сторону, в которую в следующий же миг кидается один из гостей и так же громко закрывает дверь во второй раз. Шаги быстро удаляются в сторону лестницы.
Напуганная Лина подбегает к охраннику, мирно попивающему кофе за своим обычным местом - столом у входа. " Помогите, пожалуйста, прошу! - Срываясь на крик просит девушка, тот лишь флегматично пожимает плечами. - За мной гонятся, поймите же вы! там... - Показывает на пока еще пустую лестницу. - Там маньяк, он убьет меня!". Охранник крутит пальцем у виска и удаляется с места, направляясь в сторону уборной. На лестнице раздаются грохочущие шаги и громогласное "Лина!". Бедняга начинает кричать, находясь в полуистерическом состоянии. Маньяк принимает сигнал. Он все ближе. Девушка, не раздумывая, выбегает на улицу, Он - следом за ней.

Удивительно, прошло почти десять лет, а он все так же быстр и ловок. Она бежит самыми запутанными улицами, перелезая через заборы, заворачивая в самых неожиданных местах, но Он все равно её находит. На остановке девушка запрыгивает в первый попавшийся автобус, дверь закрывается прям перед носом у маньяка. Кажется, оторвалась. Кошелек остался в сумке, все вещи остались в кабинете. Будь они прокляты - эти пары математики!

Подходит кондуктор - немолодая полная женщина в фирменной жилетке региона 13 . "Оплатите проезд или предъявите проездной", - на автомате произнесла кондукторша заученную фразу. Лина судорожно ощупывала карманы, но с собой был лишь телефон и... Да! проездной. В заднем кармане джинсов, потрепанный, но все ещё действующий проездной. Кондукторша удовлетворенно кивнула и пошла прочь. 

Девушка стояла у заднего окна автобуса, вглядываясь в мелькающие одно за другим лица прохожих, водителей автомобилей, едущих за автобусом - его не видно. Проехали уже четыре остановки, девушка немного перевела дыхание. Следующая остановка. Раздается Оглушительный рев мотора мотоцикла, девушка вздрагивает. Через секунду в дверях появляется маньяк, тут же находя свою жертву взглядом. Он пробивается сквозь толпу, держа зрительный контакт с Линой. Автобус трогается - бежать некуда.
Чудовище из самых страшных кошмаров приближается, прижимает Лину к стенке и все смотрит, смотрит ей прямо в глаза. 

- Неужели ты думала, что я отпущу тебя просто так? Неужели решила, что раз мамочка так удачно успела забрать тебя у меня, то все благополучно завершилось? - с искренней ненавистью шипел ей в лицо похититель. 
Подошла равнодушная кондукторша и, похлопав маньяка по плечу, произнесла свою коронную фразу. Тот всунул ей в руку купюру намного большего размера, чем того требовала стоимость оплаты проезда. Кондукторша так же равнодушно оторвала билетик от большого мотка и протянула ему вместе со сдачей. Ушла. Людям вокруг тоже наплевать на то, что какой-то седовласый безумец прижал юную девушку к холодному стеклу и что-то злобно шепчет ей, брызжа слюной и источая самую чистую в мире ненависть.

- Глупая маленькая Лина решила сбежать от своего учителя... Но я прощаю тебя, теперь ты должна вернуться ко мне... - продолжал ОН.

Не было никаких шансов вырваться из-под зловещего натиска и сильнейшего морального давления. 

- Ты знаешь, что потом стало с теми тремя? С теми, которые бросили тебя одну в моем лесу? Они не прошли испытание свободой, моя дорогая... Да! Глупые щенки сдались, сломались! А ты.. Ты живешь как надо. Ты соответствуешь всем критериям, ясно? Я не отпущу тебя, нет! - глаза маньяка блестели угрожающе счастливо. 

- Что с ними стало? - вырвался вопрос из уст Лины. 

Она никогда еще не вступала с Ним в прямой диалог. Мгновенно какая-то противня тяжесть разлилась по всему телу, кровь прилила к голове с новой силой. От Его столь близкого присутствия становилось жарко.

- Хм... ты сама спросила у меня... Тебя все ещё волнует их судьба? - несколько удивленно спросил Он.

- Да, волнует! Я столько с ними вместе пережила! Столько горя хлебнула! Что с ними?! - Лину ужасно трясло от негодования и страха. 

- Что ж... У нас есть ещё пять остановок в запасе, чтобы поговорить. Я скажу тебе, что с ними стало. Один мальчишка два года назад погиб в авиакатастрофе. Тот светленький наивный ангелок стал продажной шлюхой, потому мать выгнала его из дому, потом он связался с компанией опытных героинщиков. Неплохо, да? Отвратительно! А та, что была самой старшей из вас! Я думал, что она будет хороша к своим двадцати годам, но нет! Я нашел её, она меня узнала... Она добровольно пошла со мной, не бежала, как ты, нет... Мы пришли в тот лес и... Она меня так сильно разочаровала, что мне пришлось лишить её жизни, Лина. - Он разочарованно покачал головой. 

- Что она Вам такого сделала? Почему ты её убил, чудовище? - в глазах девушки стояли слезы.

- Она призналась мне в любви… - задумчиво ответил маньяк.

Автобус остановился. Лина с силой пихнула психа в грудь и выскочила из душной машины прочь.
Остановка находилась между 12-м и 13-м регионами, на трассе, рассекающей довольно обширную лесополосу. Бежать вдоль дороги было бы в крайней степени неразумно, как подумалось Лине, потому она, не раздумывая, кинулась в лес. Маньяк, естественно, по её следам. 

«Совсем как в детстве»: обычно эти слова у людей ассоциируются с чем-нибудь приятным, хорошим, но только не у неё. Она бежит, спотыкаясь о корни, продираясь сквозь ветви, а в памяти стоят большие, грустные голубые глаза невинной жертвы, застывшие в полнейшем ужасе; по её щекам катятся крупные слезы. Он бежит сзади, приближаясь все ближе и ближе. 

Лина бежит, бежит как можно быстрее, представляя в воображении, как четверо детей из её собственного прошлого в больничных белых рубахах и тех самых одинаковых ботинках бегут вместе с ней, это ранило в самое сердце, но все же неведомым образом придавало силы. Раздается звонкий детский голос, словно наяву: " Лина! Сюда! за мной!". Но в этом полумертвом лесу нет никого, кроме монстра и бедной девушки. 

Девушка следует за этим голосом, что позвал её откуда-то из самых глубин подсознания, резко забирает южнее, как раз в ту сторону, где, если посмотреть по карте, через много километров начинается регион 12-А. Маньяк не уловил того, куда делась его жертва, остался позади, дезориентирован. Она продолжает бежать. Он не может понять, где хрустят сухие ветки, под её ногами. Уже достаточно далеко был слышен Его нечеловеческий рев. Лина останавливается, чтобы перевести дыхание, и вдруг с ужасом замирает на месте. Перед ней тот самый старый дуб. Не может быть! Она даже не предполагала, что все её кошмары находятся так близко. Девушка сделала шаг назад и наступила на сухую ветку, которая предательски громко хрустнула в тишине леса. Снова зашуршали где-то Его шаги. Шаги сменились бегом. Опасно близко.

Лина бежит к дубу и вновь, совсем как тогда, прячется под мощными корнями. На этот раз почему-то, кажется, в тысячу раз страшнее. Сердце стучало так громко, что Лина была уверена - маньяк услышит его и обязательно её найдет. 

Он здесь, на этой поляне. Проходит слишком близко от дуба, но не заглядывает под него и в этот раз, ещё долго ходит кругами, возвращается и зовет её. Громко. Свирепо. Несколько часов подряд. За это время Лина ни разу не рискнула даже пошевельнуться. Он ушел, когда уже почти совсем стемнело.
Девушка, с трудом шевеля затекшими конечностями, потихоньку выбралась из-под дуба. Сейчас, в сумраке, среди обманчивой толпы практически чёрных деревьев, каждая тень казалась ей тенью маньяка, готового наброситься на неё в любую секунду. "Нет. Он уже ушел, нужно двигаться дальше, нужно бежать...", - твердила себе Лина, но с подобным страхом, практически с паранойей, бороться было крайне сложно. Испуганная, девушка стояла на месте не в силах пошевельнуться. Один шаг - масса усилий. Второй, третий...

Отвлеченная напряженными мыслями, Лина сама не заметила, как подошла к той самой каменной голове с открытым ртом, который в ежеминутно сгущающемся сумраке казался зияющей черной дырой. Девушку это пугало, но было там, в этой тьме что-то еще, что-то живое, как ей показалось. От волнения голос её совсем охрип, сказать пару слов, дабы проверить свою догадку, она не могла. Что делать? Она была уверенна, что маньяка там точно быть не может - углубление было слишком мало для взрослого - это ей помнилось хорошо. Но что, все же, значит в таком случае это ощущение?

Лина подобрала ветку, валявшуюся под ногами: "Просто проткну эту тьму вместе со всеми сомнениями...", - успокаивала она себя, протягивая дрожащую руку вперед. Надежду услышать глухие удары деревянной палки о камень разрушил слабый стон - конец ветки уткнулся во что-то мягкое, так и не ударившись о камень. Сердце девушки на мгновение замерло и вновь заколотилось вдвое быстрее, когда пришло осознание верности того предчувствия. Там кто-то есть. Во рту гигантской головы лежал кто-то маленький и, судя по всему, слишком измученный.

Девушка сделала пару шагов к "черной дыре" рта-пещеры вопреки всем "нет" своего кричащего разума. Присела на корточки рядом, прокашлялась и шепотом спросила: "Кто там?" В ответ послышался еще один стон. Лина испугалась, но не отступила, она вслушивалась и вглядывалась в пространство перед собой и уже почти различила дыхание этого кого-то, как нечто холодное схватило её за руку. Она вздрогнула и чуть не упала, но вовремя ухватилась рукой за верхнюю губу большого лица. Спустя несколько секунд девушка смогла различить среди сумеречного тумана сине-серой травы маленькую человеческую руку. Кончиками пальцев она дотронулась до этой бледной руки - холодная. Вот что схватило её - всего лишь детская ручонка. Тут же, не задумываясь, она протянула руки внутрь этого каменного укрытия и вытащила оттуда ребенка, мальчика. Лет семи, не больше, но до чего же он худой! 
Лицо мальчугана было все перепачкано, но пугающая бледность его кожи была заметна даже сквозь густые сумерки. 

Почти ночь. В лесу маньяка стоят двое - девушка и ребенок. Лине почему-то подумалось, что паренёк тоже один из тех несчастных детей, похищенных чудовищем. "Уж больно знакома картина!", - подумала Лина, и тут же в сердце закрались ужасающие сомнения - знакома именно картина, в общем, или знаком сам мальчик? Перевес был явно в сторону второго, что заставляло насторожиться. Но, несмотря на все сомнения, это в первую очередь был измученный ребенок, которого Лине было искренне жаль. Она вспомнила в тот момент своего младшего братишку: "Ему ведь тоже нынче исполняется семь лет... Нет, этого малыша я здесь не брошу, если надо - на руках донесу, но мы обязательно выживем!", - мысли, казалось бы, приходили в верное русло, но тут ситуация усугубилась.
Мальчик схватил Лину за обе руки, и девушка не сразу поняла, что её держат далеко не две детские руки, а больше. Медленно осознавая то, что детские руки расположились и у неё на талии, и на спине, и на ногах, и даже на плечах, Лина смотрела прямо в глаза найденному мальчишке, не в силах ничего предпринять. 

- Тебе страшно? - спросил мальчик испуганным голосом.

Девушке действительно было очень страшно. И страх усиливался от того, что она была уверена в том, что его голос ей знаком. Пока она не могла вспомнить, где его слышала, но что-то очень близко на грани её памяти вот-вот готово было показать ей то, чего она так боялась в глубине своей души. Что-то пробуждалось в её подсознании, вытягивая за собой на поверхность воспоминания из детства.

Прицеп, трясущийся и подпрыгивающий на ухабистой заброшенной лесной дороге. Холодный, самый жуткий август в её жизни. Тринадцать детей - одна история. Мальчишка, чуть помладше, или такой же, как малышка Лина, напуганный, дрожащий от страха, смотрит ей прямо в глаза и спрашивает: " Тебе страшно?"

Одно воспоминание сменяет другое. На этот раз это похороны первого скончавшегося от болезни. Тогда двое мальчишек удрали, а ещё двое стояли на месте, провожая их печальными взглядами, безмолвно прощаясь с товарищами, словно бы зная, что никогда они больше при жизни не встретятся. Он один из них - сомнений нет. Один из тех четверых, что умерли от туберкулеза после того, "Номера Первого", кудрявого малыша, похороненного здесь, в этом же лесу.

"Боже! Нет! Только не это. Только не так, только не сейчас!" - проносилось в мыслях Лины, а дети, которых не должно было здесь быть, продолжали прикасаться к ней и обнимать.

- Кто ты такой?! - захлебываясь подступающими слезами, спросила девушка у мальчика.

- Ведь ты меня уже вспомнила, милая Лина... - спокойно, но тем не менее зловеще промолвил мальчишка.

- Ты не настоящий... Ты умер очень давно! - Голос девушки был настолько взволнован и испуган, что, казалось, она вот-вот разрыдается от такого напряжения.

- Мы умерли очень давно… - Повторил мальчик. 

- Очень давно... Умерли... - Прошептали другие детские голоса из-за спины Лины. 

Тело девушки словно пронзило одновременно несколько электрических зарядов в тех точках, где до неё дотрагивались руки несуществующих детей.

- Отстаньте! Уйдите! Оставьте меня в покое! - Лина безуспешно пыталась убрать, отцепить от себя маленькие холодные цепкие пальчики, но они вновь и вновь тянулись к ней.

- Лина, Лина! Добрая... Хорошая девочка, ты спасешь нас от маньяка?! - наперебой жалобными голосами повторяли дети. 

Сгущавшийся мрак ночи вдруг начал немного расступаться - над Линой и четырьмя мертвыми мальчиками взошла полная красноватая луна. Она осветила бледную синеватую кожу детей, их грязные лохмотья, покрытые засохшей землей.

- Вы умерли! Как вы можете быть живы?! - В исступлении прокричала девушка. 

Она бы сейчас лучше пожелала быть найденной живым маньяком, чем находится в окружении этих мертвых бывших товарищей по несчастью и в полной неизвестности ждать самого худшего.

- Никто из нас не мертв, пока жив хоть один! 13 душ, связанные в одну цепь этим монстром, будут держаться друг за друга до последнего... - Голоса детей то сливались в один, то эхом прокатывались вокруг Лины.

Она была на грани сознания, где-то между жизнью и смертью... Жуткие прикосновения причиняли боль, усиливавшуюся с каждым ударом сердца, мысли путались, переплетались со словами детей, воспоминания , четче, чем когда-либо, восстанавливались в разуме, образы из мыслей, словно становились реальными - все это, накладываясь друг на друга, морально и физически буквально душило девушку, погружая её сознание в бушующую бездну кошмара.

Уже находясь практически между жизнью и смертью, никак не меньше, Лина из последних сил прокричала в ночную глушь темного леса: " Я здесь! Спаси меня!"

Сознание девушки практически полностью погрузилось во тьму, когда сильные, безусловно Его, руки схватили её и вернули назад к жизни. Маньяк, убийца, безжалостный монстр спас свой желанный трофей, висевший на волосок от гибели. Теперь Он сидел посреди пустой поляны, залитой лунным светом, и прижимал долгожданную добычу к груди, поглаживая её волосы. Что произошло за эти несколько часов, или же мгновений?

Сейчас Лина осознавала вполне ясно, что происходило вокруг, но была не в силах пошевельнуть ни рукой, ни ногой. Теплая капля упала ей на щеку и влажной дорожкой прокатилась вниз до шеи. Это был не дождь – это была слеза. Он плакал. Но почему? Лина чувствовала, как его тело слегка подрагивало от тихого плача. Какой-то безмолвный крик разрывал его сердце, то и дело сбивающееся с постоянного ритма. В такой опасной близости к Нему, девушка ощущала боль его крохотной человеческой частички души, которая была способна сожалеть и понимать.

Лина открыла глаза и посмотрела в лицо маньяка. Он действительно плакал, глядя на девушку, лежащую на его руках. Он заметил её взгляд, и Его сердце вновь сбилось с положенного ритма. Она никогда не думала, что Он тоже способен нервничать. Он вообще ещё никогда не казался ей таким человечным, как сейчас. Увлекшись своими рассуждениями, Лина не сразу поняла, что маньяк начал что-то говорить.

«…моя бедная, уставшая девочка. Выживешь ты, или умрешь?.. Я пришел слишком не вовремя, глупый болван! Что они сделали?! Проклятые дети!..». Слова монстра были сбивчивы, а голос приглушен, но вдруг он вспыхнул с новой силой: 

- Я не знал, что все так обернется!! - прокричал Он в пустоту.

- Отпусти её! - прошелестели голоса умерших детей сзади Лины. 

Маньяк прижал девушку к себе ещё сильнее, но холод все равно касался её спины. 

- Она должна пойти с нами! Она тринадцатая душа! Она тоже проклята! Нам нужна тринадцатая! - голоса уже не просили, а требовали.

Маньяк опустил голову, глядя девушке в глаза без угрозы, без той привычной жестокости, с долей сожаления, как бы неумело извиняясь.

- Ты многое вынесла, Лина… Ты лучший мой образец, ты моё сокровище. А вот я сглупил, девочка… - из Его серых глаз снова покатились крупные слезы. – Что они с тобой сделали, бедная Лина! Слишком страшно было, слишком холодно… Я не оправдываюсь перед лицом смерти, я не отрицаю того, что я ужасен, но не я виноват в их смерти! Не Я, клянусь! Кто-то замерз, кого-то унесла болезнь… На мне лишь одна смерть! И я признаюсь, что в этом я виноват, но не больше!

- Хватит лжи, монстр!

Лине с большим трудом удалось повернуть голову в сторону, откуда шли голоса. Там, под луной, стояли двенадцать детей, что прибыли когда-то давно вместе с ней в том злополучном прицепе, не хватало только её самой. Все они были мертвы.

- Что мне сделать?! Не трогайте же вы её! - Прокричал маньяк на своих умерших жертв.

- Слишком поздно, глупое чудовище! Ты сковал нас цепью единого проклятья, пролил нашу кровь на земле, пропитанной смертью… Ты должен отпустить Лину, чтобы мы смогли обрести мир! - произнес «Первый».

- Я не убивал вас! - Кричал маньяк, но его слова мало заботили дюжину проклятых детей.

- Твоя вина! Убийца! Монстр! - Злобно шептали призраки.

Он вновь обратился к Лине: 
- Ты должна понять, я не желаю тебе смерти… Я никогда не желал, Лина…

- Я вижу только ложь в твоих словах. Я разучилась верить людям. Отдай меня им, чтобы больше не мучиться… - 
Девушке не хватало сил, чтобы закончить предложение. Он взял её за руку. 

- Лина, я знаю, что ты добрая. Ты всегда была добра к людям… Послушай, сейчас я не хочу тебя поймать или посадить в клетку, или убить… Но позволь просить тебя проявить свою доброту для меня в мой последний час!.. - 

Он задыхался, и время от времени хватался рукой за грудь, из которой так стремилось выскочить сердце.

- Что тебе от меня нужно, чертов выродок? - С дрожью и страхом в голосе спросила Лина.

- Позволь мне прекратить свои и их мучения, позволь мне умереть вместо тебя, моя хорошая, добрая девочка?

Лина заметила, что дети, словно стали ближе, и теперь тянулись не к ней, а к нему. Она молчала не потому, что не было сил говорить, а потому, что не знала, что ответить. Внутри неё боролись два странных чувства: с одной стороны, она почему-то испытывала какую-то жалость к маньяку, но с другой – девушка ненавидела его за эту просьбу ещё больше, ведь в ней было столько неприкрытого эгоизма и жестокости по отношению к ней самой. Нет, Лина не хотела умирать, но она настолько устала от всей этой истории, что с каждой минутой становилось все тяжелее дышать, вглядываться в темноту, бояться…

- Иди к нам, наш темный мастер! - Уже подзывала маньяка к себе «Старшая» девочка.

Он поднялся с колен, медленно отпуская теплую руку Лины, а сам же холодея буквально на глазах. Девушка уже тогда поняла, что это конец. Конец десятилетнего кошмара, который длился длиннее одной обыкновенной человеческой жизни… 

Он был уже совсем рядом с ними. «Первый» подал Ему цепь, которой маньяк тогда сковал тринадцать своих жертв. Рыдающий монстр вновь сковал «своих» детей одного за другим, поставив первым в ряду милого большеглазого кудрявого мальчугана, а сам же встал в конец, приковав себя на месте, где должна была быть Лина.

- Прощай, милая! - Печально произнес «Первый». 

- Не забывай нас! - прошептала «Старшая» и прикоснулась к щеке Лины.

В какой-то момент луна скрылась за плотными тучами, и лес погрузился в полнейший мрак. Лина без чувств тяжело упала на землю, а чертова дюжина исчезла, будто бы ничего и не было. Так все закончилось… Или же началось.
* * * 

Утром Лину разбудили теплые лучи солнца, пробивающиеся сквозь уже распустившуюся листву крон деревьев. Она поднялась на ноги, отряхивая прилипшие к одежде листочки и травинки, огляделась вокруг. Прошлая ночь, словно и не существовала вовсе. Ничего вокруг не говорило о тех ужасах, что происходили под покровом тьмы. Внимание девушки привлек дуб, тот самый роковой дуб – на нем начали распускаться светло-зеленые редкие листочки. Чуть поодаль стояла каменная голова и кресты – все как раньше. Лина знала, что все уже позади. Она умиротворенно стояла посреди поляны в полном одиночестве и грелась в лучах майского солнца.

Не стремясь уже бежать из леса прочь, прочь от своих кошмаров, она решила пройтись до заброшенной больницы, где когда-то маньяк держал её и ещё двенадцать детей. Там же, у главного входа должна была быть могила «Первого».

Через пару часов девушка уже стояла у безымянного креста, с опаской поглядывая на туберкулезную лечебницу. Она все же решилась туда войти. Воздух внутри был до сих пор пропитан страхом и слезами, где-то за спиной спали мрачные тени, охраняя покой обители смерти. Выбитые, закрашенные черной краской, окна успели запылиться при столь безветренной и сухой погоде.

Лина нашла старую комнату маньяка, в которой ей как-то довелось побывать. Матрац на кровати был изодран, старенький телевизор разбит, валявшиеся когда-то повсюду бумажки были почти полностью сожжены, и все это было в пыли. Похоже, его здесь не было долгое время.
Обернувшись вокруг себя, девушка заметила завешенное темной тканью зеркало. Сорвав тряпку со стекла, Лина замерла в ужасе: её темно-рыжие длинные волосы были полностью седые. Неужели возможно было пережить настолько ужасную ночь? Да и была ли она такой ужасной? Как это все могло произойти на самом деле? Может, это был всего лишь бред?

Молодая девушка с серебристо-белыми волосами стояла у зеркала в бывшей комнате маньяка и плакала, прижимая к себе его подушку. Комнатка, залитая солнечным светом, была слишком жизнерадостна для такого заведения, пускай и заброшенного. «Слишком много солнца…» - подумала Лина. 

Она отбросила подушку на пол, вытерла рукавом слезы и стала поворачивать к выходу, как вдруг в двери проникла большая, просто огромная тень. Девушка подняла глаза и не поверила тому, что увидела.

- Я знал, что ты вернешься! - Злорадно произнес маньяк.